Комментирует Вячеслав Шульженко
Давно и не только мною замечено, что каждому поколению, вернее его опыту проживания, присущ свой стиль. И это особенно очевидно сегодня, когда демонтируются на наших глазах параметры литературы нулевых годов, не говоря уже о мало кому известных, ныне почти забытых советских эстетических догматах, в чём нас не преминут попрекнуть западные оппоненты. Поэтому представление о поколении носит не только чисто внешний характер, но, если говорить о литературе, в немалой мере, также имеет вполне очевидные стилистические, идейные и интеллектуальные особенности.
Вот, скажем, Дмитрий Данилов, за творчеством которого наблюдаю уже много лет. Наверное, правы те, кто уподобляет нынешнее «поле литературы» (П. Бурдье) равнинному ландшафту, в котором отсутствуют вертикальные доминанты, за которые, собственно, наш обычный взгляд и цепляется. Так вот, Данилов этому мнению зримо противостоит, он – мощная вертикальная фигура, хотя знаменитым его сделал, как ни странно, роман «Горизонтальное положение», написанный весьма увлекающим рассказчиком о каждом из нас и для нас. Ибо кто не задавал хотя бы раз в жизни вопрос о своём месте в мире? Писатель без всякой броской фразы в нашей жизни пытается вернуть книге место, отнятое у неё тем же, скажем, сериалом, который, согласитесь, для многих ныне выступает культурным кодом, позволяющим представить себя неким причастным к чему-то общему, «большому», что в прежние времена нередко гарантировала именно книга.
Мне посчастливилось в аспирантские годы нередко посещать концертный зал в Останкино, где проводились в те почти «былинные» времена встречи с крупнейшими писателями той эпохи. Там я ощущал себя читателем в огромной массе таких же, как и я, людей, ищущих красоты и правды слова, как говорится, из первых уст. А где же взяться современному читателю? Ведь авторы десятых годов и далее ударились в литературную эссеистику, из-за чего традиционная для русской словесности авторская рефлексия, как это было присуще прежде разве что журналистике, свелась к аналитике, из-за чего художественный текст, как известно, теряет былую уникальность.
Сегодня мои студенты с отделения литературного творчества, которому, кстати, 1 сентября стукнет 15 лет, столь лихо создают в своих произведениях необычайные ситуации – этакий шок-контент, что глаз от текста не оторвёшь! Чего же нет? А вот, скажу так, в каком-то довольно быстро вдруг осознаваемом неумении довести до конца мысль, способную вызвать глубокую рефлексию, то есть выговаривание – весьма щедрое на слова и метафоры – происходит, а вот ожидаемого самопознания нет. Чужой, столь доступный ныне молодым на всех видах гаджетов, наблюдаемый опыт не становится своим, а превращается во втягивающую, как в омут, речь, которую точнее было бы назвать трёпом или даже нередко стёбом. Такая речь, сетует молодой критик Сергей Диваков, «не ставит перед собой обязательств – пересоздать язык, литературу, культуру, мысль. Это то, что можно пропустить мимо ушей». Совсем ожидаемо у такого автора с читателем «возникают приятельские отношения, а не дружба, флирт, а не любовь».
Читателям нашего журнала я предлагаю в этом смысле обратить внимание на снятый Семёном Серзиным по пьесе Данилова фильм «Похожий человек». Поверьте, не пожалеете, он опять-таки о многих из нас, но в жанре кинематографичной антиутопии, которую так и тянет сравнить то с набоковским «Приглашением на казнь», то с «Приговором» Кафки. Мне самому он чем-то напомнил уже достаточно давний «Груз 200» Алексея Балабанова, посмотрев который я – ошеломлённо-сражённый, словно придавленный этим самым «грузом» – некоторое время задавал близким один и тот же вопрос: «Почему всё так?» В «Похожем человеке» я вдруг увидел то, чего на самом деле очень много в нашей повседневной жизни: мы разучились всматриваться друг в друга. В фильме это воспринимается вполне естественно, когда воссоздаётся ситуация прихода умершего или просто пропавшего давно человека к своим некогда знакомым, а те его не узнают. Представляете, даже девушка, которая с ним три года в одной постели провела. Потом там очень выпукло изображено и такое свойство нашей жизни, недавно мною лично очень болезненно пережитое: как по-разному оценивается всё тот же человек. Один про него говорит, что он просто милашка и добрейшая душа, другой – что такой неприятный гадёныш, дрянь, сказали бы в мою молодость. Я вдруг осознал необходимость так называемой «воспитательной работы», к которой кое-кто из моих коллег, что греха таить, относится скептически. Наши подопечные попали в, кажется, тупиковую ситуацию: они оказались обречёнными – в силу стремительно развивающегося прогресса – взрослеть не под влиянием старшего поколения, а своих одногодок. Но ведь история уже показала, что это путь к самоуничтожению. Вспомните хотя бы «Повелителя мух» У. Голдинга. Традиционный для человеческого общества авторитет старших оказался буквально выброшенным из-за ненадобности и даже досадной докучливости, образование превратилось в игру, цель которой не релевантный уровню знаний диплом. Очень часто выставленные оценки, явно завышенные из всякого рода «соображений», хорошо известных преподавателю, воспринимаются ими как поощрение их личных заслуг, и это при почти не скрываемом неприятии упорного и напряжённого труда.
Но вернёмся к Данилову. Именно он возглавляет нынешний Совет экспертов Национальной литературной премии «Большая книга». Мне очень важно вам сказать, что никакой «смерти литературы» в России не предвидится, в литературном процессе участвует немало авторов, издателей, критиков, читателей, то есть в стране не утрачен насчитывающий столетия литературный интерес, увлечённость творческим письмом. Не отстаёт в этом смысле и отмечающий в этом году своё 85-летие наш замечательный Пятигорский университет. Молодые писатели с отделения «Литературное творчество» ИПРиМа в начале июля выпустили в свет очередной – десятый, юбилейный – альманах одноимённой творческой мастерской «Доска Ковчега», в котором во весь голос заявляют о себе.
Что касается «Большой книги», то в её короткий список – список финалистов – вошли авторы, которые представляют в современной русской литературе лучших из лучших, работающих нередко в весьма популярном ныне в жанровом отношении автобиографическом письме. Это:
— Василий Аксёнов – сборник «Флегонт, Февруса и другие»;
— Надя Алексеева – роман «Полунощница»;
— Владимир Березин – роман «Уранотипия»;
— Дарья Бобылёва – роман «Магазин работает до наступления тьмы»;
— Яна Вагнер – роман «Тоннель»;
— Алексей Варламов – роман «Одсун»;
— Андрей Волос – роман «Облака перемен»;
— Денис Драгунский – роман «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва»;
— Наталья Илишкина – роман «Улан Далай»;
— Захар Прилепин – сборник рассказов «Собаки и другие люди»;
— Михаил Тарковский – художественные воспоминания «42-й до востребования»;
— Михаил Шемякин – автобиография «Моя жизнь: до изгнания»;
— Мршавко Штапич – роман «Устойчивое развитие»;
— Глеб Шульпяков – биография «Батюшков не болен».
«Как всегда, список финалистов Национальной литературной премии «Большая книга» содержит несколько интригующих сюжетов. Это и возвращение в орбиту премии нескольких известных авторов, довольно долгое время находившихся вне главных полемических сюжетов, и присутствие в списке авторов, очень разных по своим эстетическим и стилистическим пристрастиям. И наконец – новое соотношение книг об истории и о современности, а также документально-биографических сочинений и художественной прозы как таковой. «Интрига жива, господа присяжные заседатели!» – такое напутствие сделал председатель Литературной академии – жюри премии «Большая книга», директор Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля Дмитрий Бак.
Теперь о главной теме данного выпуска.
Информации ради (не более того, учитывая крайне острый книжный дефицит на возрождение разного вида добровольчества в современной молодёжной среде) назову сейчас автобиографическую книгу Мршавко Штапича «Плейлист волонтёра». За не ласкающим слух псевдонимом скрывается брутальный телевизионный работник Артём Ляшенко, решивший рассказать о волонтёрах, которые разыскивают пропавших людей. Если бы не общественный запрос на книги о, скажем так, личностно-социальных интенциях, я вряд ли предложил бы читателям нашего журнала сей опус. Потому что до этого был массивный чёрный том «Смерти нет» издательства Common Place, зафиксировавший голоса тех, кто занят другим поиском – военным. Эти люди стремятся обрести коллективную память, сделать её основой объединяющего их мироощущения.
О памяти в последнее время думаю часто, много о ней пишу. Буквально накануне закончил статью об одном интереснейшем местном поэте, читателям уже известном, – Константине Саввириди, сделавшем поэтическое переложение когда-то культового для советских людей романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». В нём выведен манкурт – человек, которому голову покрывали мокрой кожей, давившей на неё, ссыхаясь, с такой страшной болью, что этот человек полностью терял память о том, какого он рода-племени. Не напоминают ли этих манкуртов многие нынешние молодые, нередко с наушниками на голове, забывшие историю своего народа, его традиции и важнейшие нравственные ценности?
С Запада пришло утверждение, что человек-то, собственно, историю мало интересует. И оно вызывает у многих безразличное отношение к памяти, в том числе и как оплоту традиционных ценностей, оборачиваясь забвением к тому, что мы пока ещё называем «человеческим». Упомянутый выше не помнящий о чужой смерти манкурт забывает о собственной, становясь тем самым бесформенным комком глины, лепить из которой можно что угодно. Не каждому суждено понять, что личностным выходом к надчеловеческому, вневременному мы обязаны только сохранением в нас вот этого – человеческого! Это и делает книгу «Смерти нет» уникальной симфонией, умно скомпонованной из наполненных по-чёрному смешными историями о взрывах найденных мин, из встреч с уголовным отребьем, из болезненных признаний о несправедливостях окружающего мира. Ещё недавно равнение на Запад привело нас к торжеству общества потребления, которое бравирует легкомысленным отношением к смерти, стремится обнулить экстремальные бытийственные категории. Противостоять этому – высшая миссия волонтёров.
Кстати, благодаря этому балансу между высокой речью «глубинного» народа и нелепой действительностью книга становится не очередной спекуляцией на «литературный мемориал», не шаблоном патриотических реплик «официального лица», а голосом времени, вступающим в потрясающую аутентичную перекличку с антологией русской военной поэзии 2014-2022 годов «Воскресшие на Третьей мировой», составленной из произведений лучших поэтов современной России в связи с конфликтом на Украине и специальной военной операцией.
Ничего близкого по пафосу не могу сказать об упомянутом выше «Плейлисте волонтёра». Хотя признаюсь, что если оценивать его с точки зрения прагматики, то он оставляет ощущение текста, способного вдохновить на борьбу с социальными язвами, нежели разочаровать. Если же вспомнить об изящном искусстве, то, правы мои коллеги на сайте «Горький», это добротная молодёжная беллетристика, удачно встраивающаяся в традиции контркультурной прозы, прежде всего за счёт языка, такого залихватского, нарочито разговорного, даже площадного, но ни капли не нарочитого: «Он кажется уместным, – тонко поясняет рецензент Алёша Рогожин, – как ругань увлечённого ремонтом автомеханика».
Чтобы как-то закончить сегодняшний разговор, назову ещё несколько произведений на тему волонтёрства, которые, думаю, Главный Воспитатель ПГУ Эльвира Дмитриевна Кондракова могла бы рекомендовать своим подопечным. Это, прежде всего, роман Анны Клепиковой «Наверно, я дурак», в котором повествуется о волонтёрских организациях, работающих в интернатах для детей с нарушениями развития и взрослых психоневрологических. Затем документальный роман «Там, за периметром» Кати Чистяковой, который мне вначале показался образцом крайне редкой среди молодых «журналистики совести», но, подумав после прочтения, я понял, что ей как раз и претит морализаторский тон тривиального журналистского письма, автор отдаёт предпочтение изображению правдоподобной картины судьбы главного героя Евгения – носителя всевозможных стигм. Авторский замысел талантливо реализуется и в редко у кого из нынешних писателей встречающейся способности так убедительно и нетопорно передавать разговорную речь. Ну и, наконец, «Колыбель неведомых улиц» Дениса Проданова, синтезирующая социальную журналистику, публицистику и жанр устной истории. Книга составлена из историй людей, потерявших жильё и вынужденных жить на улице, в ночлежках, подъездах, рабочих домах, на вокзалах и в заброшенных зданиях. Рассказы бездомных о своей жизни трогательны, печальны, смешны, а порой и шокирующи.
Размышляя о волонтёрстве, об огромном разнообразии его видов – от юридических клиник и донорства крови до духовных потребностей и академической мобильности, мне вдруг подумалось, что, несмотря на всю свою несомненную общественную значимость, оно сохраняет все признаки игры. Игры, в которой мы всю жизнь, независимо от нашей воли, принимаем участие. Если вспомнить знаменитую теорию того же П. Бурдье о социальных полях, то мы играем всё время, стремясь приобрести кто экономический капитал (недвижимость, например, или другие ценности материального характера); кто культурный (скажем, студентка ЛИТО Любовь Кондратьева получила приглашение участвовать в легендарных Липках в форуме молодых писателей России и стран СНГ); кто символический (им «отягощена» уже другая наша студентка – Саня Лобова, чьи стихи будут опубликованы в самом авторитетном литературно-художественном журнале «Дарьял»); или социальный (им отмечена талантливая преподавательница Ирина Погорелова, совсем недавно ставшая ВАКовским доцентом и поменявшая таким образом свой профессиональный статус). Во всём этом есть, безусловно, элементы игры, которая становится наиболее точной моделью общественных отношений. Нам не всегда понятны её механизмы, но наша страна уникальна в том, что волонтёрство и патриотизм как фундамент национального неотделимы друг от друга. Любая нация рождается из патриотизма, а патриотизм, напомню общеизвестное, рождается из большого мифа о войне.
Издание ПГУ «Журнал, открывающий мир», № 31-32, 2024 г.
